Моим дорогим родным-детям войны посвящаю.
Все еще живы,
Все еще живы,
Все, все, все!
Я хочу рассказать вам невыдуманную историю из жизни одной эвакуированной из Харькова семьи от начала войны и до конца ее, по возможности коротко, не утомляя читателя излишними подробностями, желая передать атмосферу того времени в восприятии детей.
Дети войны
Эвакуация
Здравствуй, дорогая Зоя!
Я расскажу тебе о начале войны и об эвакуации.
Мне было шесть с половиной лет, когда началась война.
Мы тогда жили в Харькове в Канатном переулке, через два дома от мебельной фабрики, где наш папа работал техноруком.
У нас был приемник, коричневый с золотистой тканевой вставкой, по радио постоянно передавали патриотические песни, новости родители слушали с тревогой.
Жильцы нашего дома вырыли во дворе убежище, узкую яму, «щель», папа нашей подружки Зины сказал: «Вот здесь нас всех и прихлопнут немецкие бомбы!»
Военная тревога чаще была ночью, папа бежал на фабрику, а мама тащила нас, детей, в щель, немцы освещали город ракетами, поначалу детям казалось, что это праздничный салют.
Однажды днем низко над нашей улицей, прямо над играющими детьми, пролетел немецкий самолет, видимо, разведчик.
Самолеты в то время были редкостью, дети закричали: «Аэроплан, аэроплан, посади меня в карман, а в кармане пусто, выросла капуста!» Тогда было много таких детских довольно глупых песенок.
Живо помню ухмыляющееся лицо летчика, его шлем.
Он начал стрелять, дети заметались, один осколок попал в забор прямо над головой моей четырехлетней сестренки, чудом осталась жива.
Кто-то из взрослых даже вынул еще теплый осколок из забора.
Киев, где жили наши родственники, бабушка, дедушка и мамины братья, уже бомбили, но связь еще была, мама ходила на телеграф им звонить, брала меня с собой.
Никто не верил, что немцы могут дойти до Харькова.
Проснувшись однажды утром, было это где-то в середине лета 1941-го, я с удивлением увидела, что весь пол в нашей гостиной занят спящими людьми, это были беженцы с Западной Украины, женщины и дети, евреи.
Они были измученные, почти без вещей, я хорошо помню их изможденные лица.
Были они у нас недолго, и родители, и наши соседи помогли им с едой и одеждой, они отправились дальше на Восток, рассказывали, чего натерпелись за время бегства, уговаривали родителей забрать детей и уезжать.
Только во второй половине августа мы собрались уезжать, мы с сестренкой этому очень радовались, думали, будет, как тогда, когда ездили в Киев к бабушке, уехали же на последнем гражданском поезде, взрослые уже знали — под бомбы.
Неожиданно из Киева приехал помочь нам с эвакуацией мамин брат-старшеклассник, родители мамы уже эвакуировались на Урал, а его младшего братишку-ремесленника вместе с училищем отправили куда-то рыть окопы, и никаких вестей от него не было.
C фабрики за нами прислали машину, отвезти на вокзал, мы взяли с собой вещи, подушки и одеяла, ковер и патефон с пластинками, где была и моя любимая «В парке Чаир», даже самовар, но, конечно, большую часть вещей пришлось оставить, не говоря уж о мебели.
Cвои игрушки и книжки мы сложили в чемоданчик и сумку, а в поезде обнаружили, что все это в спешке забыли дома, и долго плакали.
Поезд был составлен из разномастных вагонов, некоторые были без окон.
Ночью поезд бомбили, все выбежали из вагонов, попрятались в лесочке.
Когда вернулись, то увидели, вся крыша вагона изрешечена пулями, пошел дождь, да такой, что на полу стояла вода.
Взрослые сокрушались, какие пропадают хлеба, я не понимала, где же хлеба, хлеб для меня был тогда в виде каравая, взрослые смеялись.
Потом наш эшелон бомбили постоянно, дотащились так до Воронежской области, там всех оставшихся в живых высадили с вещами, поезд был так разрушен, что дальше ехать нельзя было.
Из соседнего колхоза прислали подводы, народ уехал, а мы остались, хотели добраться до родственников в Поволжье, ведь там нас будет искать папа, оставшийся в Харькове эвакуировать фабрику, демонтировать оборудование для отправки в тыл.
Мы долго сидели рядом с железной дорогой на этом полустанке в Воронежской области, уехать было не на чем, пассажирских поездов больше не было, даже без окон, как раньше.
Наш юный дядя сумел посадить нас и еще две семьи, женщин и детей, в эшелон с углем, так и ехали на кучах угля.
Потом пересели всем «табором» в состав с трубами, ехали в стальной трубе большого диаметра, сквозило ужасно.
Кормились в дороге исключительно тем, что добывал наш семнадцатилетний дядя, то нароет картошки и испечет для всех, то выменяет что-нибудь на вещи, так мы добрались до Пензы. Однажды ехали на платформе с танком, нашлось местечко для нас, конечно, под открытым небом.
Вещей у нас к тому времени сильно поубавилось, да что там, практически ничего и не осталось.
От Пензы ехали в товарняке, но уже и под крышей, и без бомбежек, так и добрались до Казани, а оттуда уж речным трамвайчиком до Звениговского Затона, маленького городишки, настоящего «медвежьего угла», где жила наша прабабушка и полно родственников, мамина большая родня, ссыльные после восстания 1863 года поляки, вернее, все, кроме прабабушки, потомки ссыльных, превратившиеся за долгие почти восемьдесят лет из польско-литовских аристократов-католиков Ягелло и Таурисов в простых русских православных Сергеевых, Вязновых и Ермолаевых.
Добрались мы впроголодь, но живыми, только благодаря маминому братишке.
Когда мы добрались до своих, то выглядели также, как поразившие меня ночевавшие у нас в Харькове беженцы, грязные, оборванные, голодные, и почти без вещей.
До сих пор помню первый ужин у родственников, картошку с жареными лисичками и хлеб с молоком, настоящую еду!
Мы остались у прабабушки дожидаться вестей от папы, а дядя уехал к родителям на Урал, где его сразу взяли в армию.
Он пройдет рядовым всю войну, будет освобождать Прагу, почетный гражданин Праги, закончит войну на востоке, в Чанчуне, в 1946 году.
Он жив и сейчас, а наша семья благодарна ему всю нашу жизнь.
Его младший, 16-летний, братишка, отправленный из Киева на рытье окопов, останется жив. Их под Киевом просто бросили, вырытые ими окопы никому не понадобились, им сказали, выбирайтесь на Восток, как сможете.
Он смог, голодный и оборванный, но тоже добрался до Затона.
Как — это отдельная история.
Наш папа выберется из Харькова с последним эшелоном с оборудованием со своими фабричными, тоже под бомбежкой, потом они смонтируют это оборудование на новом месте, но это уже тоже другая история.
P.S.Я написала историю эвакуации, где всем участникам событий повезло выжить.
Но эти выжившие — лишь одна семья из многих семей родственников, которые погибли.
Они жили в Киеве, Харькове, Житомире, Черняхове, Малине, Пулине, Коростене, Коростышеве, их было много.
Я никого из них не знала, большинство погибли, а те, кто выжил, потеряли друг друга.
P.P.S. Нужно спешить с записью воспоминаний детей войны.
Я хотела записать воспоминания женщины, пережившей десятилетней девочкой трагедию маленького молдавского городка Калараш, где от пяти тысяч жителей осталась только братская могила, но ее не стало 5 апреля 2010 года.
Я хотела рассказать историю Георгия Павловича Петрова, бывшего пятилетним ребенком узником концлагеря, где вся его семья погибла, но тоже не успела…
2010 год
Фото из коллекции Бородулина «Дети войны. Опять бомбежка».
Картинки военного детства
Двор огромный и пустой, огорожен высоченным забором, ворота всегда заперты.
В углу двора дом из потемневших бревен. Высокое крыльцо, высокая завалинка, двор при половодье заливает как раз чуть ниже завалинки. Тогда можно пройти по ней вокруг дома и попасть на соседнее крыльцо,дети так и делают.
Взрослые в половодье добираются до работы на лодках, школьники до школы -тоже.
Разливается Белая-река, она прямо за забором, доску отодвинешь, и уже на берегу.
Когда вода схлынет, перевернутые лодки лежат у забора рядом с сараем.
Еще вдоль забора есть грядки, их совсем мало для такого огромного двора, видно, раскапывать землю некому или некогда.
Урожай с крошечной грядки поражает родителей, картошка с ладонь, еще бы, ил ведь!
Уфа, Нижний город — Нижегородка.
Мы здесь чужие, соседка-башкирка говорит: выковыренные.
Папу «призвали», мама на рынке меняет полученные по карточкам водку и махорку на теплое белье. Папу медкомиссия забраковала, у него астма. Вместо фронта забрали в НКВД.
Опять большой двор с запертыми воротами, только теперь высокий забор с колючей проволокой и вышками по углам, на вышках солдаты. Наша квартира на втором этаже, из кухни видны бараки, в них живут заключенные. Бараков много. Когда заключенные бунтуют, то жгут матрацы, тумбочки, тогда из окна видно зарево пожара.Из окон комнат виден чистый пустой двор, без деревьев, надо, чтобы все просматривалось. Два двухэтажных дома для сотрудников, еще контора, там в полуподвале карцер, ходить мимо окон карцера детям запрещено. Еще есть клуб, там бывает кино, но меня туда не берут-мала еще. Однажды упросил — взяли, шел фильм «Она защищает Родину», шли вдоль дороги беженцы со скарбом, козами, дети плачут, я тоже заплакала, больше меня не брали-мала еще.
Гулять во дворе можно, но скучно, рассказывать о том, что говорят дома, нельзя,наш папа- инженер, работает там, где заключенные делают ящики для снарядов, отцы у других детей — охранники. Бывает, что заключенные проигрывают нас в карты, тогда подолгу не пускают гулять, зато мама читает нам книжки. Мальчишки-заключенные протягивают через колючую проволоку самодельные ножички в обмен на хлеб, только в руках остается не ножик, рукоятка.
Рев, но и наука, не верь!
Они же только на вид-обычные мальчишки, на деле-преступники, самый красивый и юный — убийца.
Уфа, детская колония имени Александра Матросова.
Май 1945, победа, демобилизация, собираемся в Киев, родной и любимый город, мне, правда, незнакомый. Папа едет один, узнать, что там с нашей квартирой.
В Киеве нас никто не ждет, возвращаться некуда, квартира занята, вещи разграблены. Папа оставляет нас на частной квартире в Уфе, сам уезжает в Сталинград, он живет там в землянке, заболел крупозным воспалением легких, едва выжил. Нас заберет к себе тогда, когда пленные немцы построят для нас маленький домик, никаких удобств, отопление печное.
1946 год, Сталинград. Живем на территории лесозавода, папа главный инженер, у нас комнатка и кухня на пятерых. По заводу ходить нельзя, опасно, но мама и папа на работе, сестренки в школе, я хожу, куда хочу, все равно никто же не узнает, главное, во-время вернуться. Перед окнами теперь-груда искореженных самолетов, за домом-овраг, полон костей, некоторые в мундирах, наших и немецких, у некоторых на руках часы.
У оврага -лагерь военнопленных немцев, днем они на работе, вечером оттуда доносятся жалобные звуки губной гармошки.
На Волгу нельзя, там, сколько видит глаз, плоты, плоты. Купаться нельзя-попадешь под плот, выбраться невозможно, будешь нырять и каждый раз упираться головой в плот, погибнешь. И купались, и гибли.
В Сталинграде-голод, хлеб по карточкам, сырой, тяжелый, его очень мало, нет и картошки, есть только яблоки, их-сколько хочешь, но совсем не хочется, от них живот болит.
Зимой очень холодно, из Заволжья дуют свирепые ветра, папа задыхается, у него-астма. Школьники катаются на хвостах бомб с горок, часто подрываются на неразорвавшихся снарядах.
И голод, голод, все время хочется есть.
В 1947 году в Сталинграде пухли и умирали от голода.
Мы уезжаем, вернее, плывем на пароходе, весь скарб на семью в пять человек уместился в одном сундуке.
Впереди-Жизнь, и младшие дети впервые увидят улицы с пешеходами, дома, где по вечерам тепло и призывно светятся окна.
P.S. В поселке Лычково Новгородской области жители на свои средства установили памятник «Всем детям, погибшим в Великой Отечественной войне 1941-1945» , а вот на ремонт этого памятника у ветеранов нет средств.
Желающие помочь могут это сделать, адресуя помощь Казаковой Любови Павловне, Совет ветеранов поселка.